[прошлые выпуски]Из воспоминаний Сергея Богаева
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 2
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 3
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 4
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 5
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 6
Из воспоминаний Сергея Богаева. Часть 7
Для большего разнообразия и просто ради расширения звуковой палитры мы решили, что некоторые песни исполним вдвоем – несколько фраз споет Вовка, несколько я, а припевные части мы положим вместе, хотя раньше мы никогда не пробовали делать так – всегда пел либо я, либо Рауткин. Наши с Вовой тембра очень хорошо дополняли друг друга – у него такой высокий, а у меня наоборот – низкий и рычащий – вместе это звучало здорово!
В общем, по прошествии нескольких часов работы всякие сомнения в целесообразности утреннего марш-броска оставили меня, хотя еще в самолете, пока Вован крепко спал у меня на плече, я еще не четко оценивал степень правильности принятого решения. Однако сейчас было видно, насколько самому Вове в-кайф поработать в нормальной студии – записывать вокал на отдельный канал и при этом четко слышать свой голос. К тому же, Буднику досель никогда еще не приходилось накладывать вокал на музыку подобного качества.
В целом, атмосфера, царившая в студии, располагала к скрупулёзной работе, даже не смотря на стрём, черным вороном круживший над нашими головами, в облике случайно зашедшего в студию стукача… стрем усугублялся еще и тем, что в “предбаннике” студии располагалась оружейная комната под круглосуточной вневедомственной охраной. Там стояла такая чувствительная сигнализация, что малейшее нашего облокочение или подпирание собой той двери было чревато немедленным приездом группы захвата, и им было бы очень интересно, чем обусловлено присутствие в образовательном учреждении пахнущих перегаром небритых людей. Нам-то, конечно, такое событие ничем не грозило, а Тропилло бы вылетел с работы однозначно, и наша запись, а также как и все остальные записи других групп были бы похерены, либо отодвинуты на неопределённый срок.
Так мы не заметили, как наступил вечер. Изрядно подустав от напряжения, мы хорошенько пригубили, и наше передвижение в пространстве стало затруднительно. Тропилло достал какие-то свернутые в рулоны тряпки, чехлы от инструментов – решили устроиться до утра прямо здесь. Проснулись рано утром, посмотрели на себя и решили сходить в баньку, что на Среднехтинском. Старинная петербургская баня из тёмного кирпича.
Вообще, на Охте много раритетных объектов: баня, пожарная каланча, пеньковый завод, Полюстровский ключ… Мы шли, небритые, вонючие по Охте и каждый думал о своём. Я думал о Тропилло и о том, что ему нужна не только баня, но и прачечная. Была у него (да и осталась) привычка: чтоб он не ел – копченая мойва, сочная ветчина или нарезанный на развесной бумаге холодец – руки свои он неизменно вытирал о брюки, пиджак или собственные волосы. Неостриженные засаленные патлы, непонятной формы усы на одну сторону, ходил черте-в-чем и это черте-что бликовало на солнце своими жирными пятнами… Маргинальный и циничный внутри, он всю жизнь подчинил совершенно иным законам – вне времени, вне социальных устоев. Главным, для него, всегда было работа. Не с пионерами, конечно – Андрей занимался фиксацией, а сказать больше – созиданием того, чего, наверное, в мире до него еще не было никогда.
Вообще, Ленинград меня совершенно поразил. Разница между Архангельском налицо, да и не только в гастрономах… Я не могу представить, чтобы у нас люди ходили в том, в чем спокойно передвигаются здесь. У нас бы такой номер не прошел.
Помню как Вова Будник с Андреем Булычёвым, ныне покойным моим басистом выпили, вывернули два армейских тулупа наизнанку, мехом наверх, так и пошли пешком, к центру города. Долго они так не прошли. Настиг милицейский козелок, и стали их запихивать туда без лишних вопросов… а они кочевряжились и орали: – “Прощайте, мы из организации Новая Свобода, прощайте”. Весь город об этом потом говорил, а я даже песню об этом написал, и Вова Будник её и спел.
А тут, в Питере… я жил у Вишни и к нему приходили таа-акие люди, они не прошли бы в Архангельске и квартала. Взять Свинью, например, Андрея Панова, тоже покойного, так вот если бы он решил прилететь к нам, его бы свинтили бы прямо с трапа самолета. Рваные кожаные джинсы, выкрашенный акрилом ядовитого цвета пиджак из клеёнки и красный кожаный галстук. Нет, я просто не понимал, как такое происходит в нашей стране, да еще и в колыбели трех революций.
…Мы приближались к сведению. Хотя в то время я еще не понимал, что это такое. Теоретически, конечно, знал, но опыта еще не было. Напряженность Тропилло достигла своего апогея, я не понимал, когда он спит – все время находился на ногах – и днем и ночью. Но стоило Андрею присесть хотя бы на минуту – он тут же засыпал. На сведении мы собирались вчетвером – хозяин, Будник, Губерман и я. Жене было крайне интересен процесс – такую музыку, как оказалось, он тоже играл впервые, в то время он играл в Аквариуме.
Сведение происходило ночью, начиналось с вечера, когда вся администрация и преподаватели расходились по домам. Мы садились на стулья прямо друг за другом, чтобы всем находиться в стереозоне, издали это было похоже на положение гребцов в байдарке. Первым номером свели вступление к альбому. Оно не обозначено отдельно, а приклеено к песне “Союз Композиторов” скотчем. На втором куске голова Андрея все больше устремлялась в пульт – он засыпал на ходу. В самом дальнем укромном углу обосновался Будник.
Спустя немного времени Тропилло быстренько показал мне, что ни в коем случае нельзя делать, чтобы случайно что-то не стереть и попросился немного полежать. “Я спать не буду, я все буду слышать, и если ты что-то сделаешь неправильно, я сразу услышу и скажу тебе” – с этими увещеваниями Андрей примостился под бочок к Буднику и, похоже, заснул раньше, чем его голова коснулась опоры. Иногда он что-то начинал бормотать во сне, мы спрашивали его все ли правильно у нас, он бормотал, что все правильно и засыпал вновь.
В итоге, сегодня, я большую половину нашего тогдашнего сведения отправил бы в брак. Однако нам вроде все нравилось. Часам к восьми проснулся Будник – вроде всё, говорит, зашибись, Тропилло тоже ничего не понял. “Тебе нравится?” – спросил меня. Но я не знал… так устал, что вкусовые рецепторы притупились, и ничего разобрать было нельзя…
Есть у меня такое качество – если к четырем-пяти утра я не засыпаю, то к рассвету открывается “второе дыхание” и уже себя в постель не загнать – сон проходит, и я бодро проживаю следующий день. Появилось желание как-то отметить окончание работы. Но на дворе стоял 1984 год – магазины открывались в 11. Впереди было три часа, и за это время мы сделали каждому по копии на 19, и одну я сделал для Вишни.
Должен сказать, что мы с Алексеем очень сблизились духовно, в Архангельске у меня такого человека не было, и нет. Он понимал все с полуслова, мы с ним тоже пробовали что-то записать и удивительное дело… Вишня до сих пор остается единственным человеком в моей жизни, которому я не просто готов простить музыкальное инакомыслие – под воздействием его чар даже я, строгий приверженец тяжелого рока, мог сыграть абсолютно попсовые рифы, и меня от этого не тошнило, а даже было прикольно, местами. Вероятно, нас объединяло чувство юмора, и за это качество, развитое у Вишни до совершенства, я готов был ему простить даже полную коллекцию пластинок Boney M на полке. Такого взаимопонимания, как с ним, я ни с кем не испытывал. Хотя мы, абсолютно разные люди… хотя сегодня я уже понимаю, что нас единит – мы оба, по сути, всю жизнь занимались одним делом – превращением говна в конфетку. Всегда работали черт знает на чем и неизменно выпускали продукт. Как в те времена, так и в сегодняшние дни…
Я отправил Будника на такси в аэропорт, шел к Вишне, нес ему первую копию и сокрушался, что такое приключение прошло мимо моих друзей – соратников. Бесспорно, альбом получился бы лучше, если бы Рауткин с Лысковским были рядом, лишь от их присутствия при записи и сведении мне было бы гораздо легче. Кстати потом, когда они все услышали, строго настрого наказали мне взять их с собой на следующую запись…
Билета у меня не было, я вручил Алексею плёнку, времени послушать вместе тоже уже не было – забрал инструменты и помчался в аэропорт, в надежде выкупить бронь. Но время было – конец августа, и в очереди в кассы стояло человек тридцать и все с детьми. Так я и проболтался у касс около суток с этими гитарами, которые проклял уже вконец. Отойти от касс, на протяжении всего этого времени было невозможно – нужно было “ловить”, когда объявят подсадку и выбросят два-три билета на рейс. Эти сутки стали для меня настоящим испытанием… Пленки для друзей жгли сознание – не терпелось скорее похвастаться им, рассказать обо всем, упрекнуть хорошенько, мол – дебилы, вы дебилы! Такое действо прошляпили…
Мой друг Алексей Булыгин из группы “Аутодафе” послушал альбом, и нарисовал великолепное оформление, в котором увидел свет виниловый диск OK “Ублюжья доля” фирмы “Мелодия” спустя несколько лет. Но в тот момент, я уже понимал, что освоенный нами в Архангельске принцип звукозаписи безнадежно устарел. Я испытывал смешанные чувства – с одной стороны безумную радость от выхода на новый качественный уровень, и с другой стороны я понимал, что стал заложником – ибо дома, по старинке работать было уже не интересно.
источник
Journal information